Вы любите поэзию и музыку? Вы любите хороших артистов? Вы любите Федора Михайловича? Тогда вам на премьеру в Челябинский Камерный театр. Инсценировка «Преступления и наказания» в стиле рэп длится всего час с небольшим, но надолго застревает в голове глухим речитативом и заунывным пением, монологами о дрожащих тварях и вселенском прощении.
Мутит меня. Давит меня. Трудно дышать — не могу.
Эти 730 шагов — будто дорога во тьму.
Совершить литературоведческий, поэтический подвиг, то есть написать либретто по роману в стихах, постановщик Олег Хапов доверил поэту Янису Грантсу. Задача та еще: вспомните, насколько язык Достоевского тяжел и буквально осязаем, особенно в ключевых сценах — убийства старухи-процентщицы, тяжелого бреда в комнатушке-шкафу, беседах со следователем Порфирием Петровичем... Конечно, текст «Преступления и наказания» в инсценировке Хапова претерпел значительные изменения: в спектакле остались только две линии — само убийство и отношения Раскольникова (Дмитрий Блинков) с Соней Мармеладовой (Мария Вознесенская). А за Порфирия, старуху, внутренних демонов и голос совести отвечает актриса Марина Гез.
— В Раскольникове мне увиделся такой условный рэпер. Человек, который выворачивает душу наизнанку, а уникальный язык Достоевского ему в этом — хороший помощник, — говорит Олег Хапов. — Природа существования у Родиона такая: рэп — это бунтарская и искренняя поэзия, это, как сказал кто-то из музыкантов, когда я пишу свои тексты кровью из вен. Раскольников устами автора — именно такой, иначе нам просто не раскрыть сущность, глубину, бездну этого романа.
При этом поэт Янис Грантс настаивает — как такового рэпа он все же не писал. Просто перечитывал роман с карандашом в руке и слушал, что оттуда шепнет стихотворной строчкой, спрятанной в прозе, сам автор.
Повернулся к стене. На грязных желтых обоях с белыми цветами выбрал один
Неуклюжий цветок...
Сколько на нем листьев? Какие в лепестках черточки? Сколько зазубринок...
— Я работал над стихами, а превратить их в рэп — все же задача режиссера, композитора, актеров, — говорит поэт. — Работать с Олегом было очень классно, легко, и я ему сразу сказал, что ранее каких-то особых отношений у меня с «Преступлением и наказанием» не было. Но я начал перечитывать роман и видел, что в этом тексте есть совершенно поэтические строки и мотивы. Например: «Эти 730 шагов жутко меня извели!» Это же готовая строчка. А через страницу: «Гадкое сердце мое». Это же прекрасный образ! Соединив и переплавив это все, ты получаешь некую мысль.
— Это он виноват, он тебя обманул — все пути, смеясь, пред тобой разложил!
— Листья упавшие тоже прозрачны на свет. Мертвы, но еще не успели погибнуть.
— Мы не увидимся более. Затем и прошел. Воскрешение Лазаря мне прочитай...
Стилистика спектакля в хорошем смысле неровная. В начале, когда Раскольников обдумывает дилемму о твари дрожащей и имеющем право, его монологи очень похожи на шекспировские — нет-нет да проглянет сквозь штаны-афгани, черное пальто и худи (это, безусловно, дань рэперской моде) то Гамлет, то Макбет. В сценах с Соней мы слышим нежный верлибр. А вот к финалу — да, это будто начитка то ли Басты, то ли Хаски, то ли тех исполнителей, коих нынче помечают сноской «иноагент»... Сейчас в моде «безыдейный» кальянный рэп, смесь девочковых стихов с попсой, но вот его кашеобразного мурлыканья в «Игре в...» вы точно не услышите — только рубящие воздух строчки протеста и признания, только хардкор, только на разрыв аорты!
Будут еще и настоящие рэперские кеды, висящие на проводах — и каждый этот символ разгадает по-своему.
Я посмел осмелиться — причина лишь в этом!
Черт меня тащил за жабры.
Я для себя убил!
Саунд-дизайнер Валентина Спирева также отвела немало времени на песни. Страшноватая считалочка, веселые девичьи частушки — все это обрамляет мрачный речитатив, который артист Блинков произносит так убедительно, будто лет десять прожил где-нибудь в Бронксе.
О чем спектакль? А все о том же, что и роман — преступлении и наказании, пути из мрака до любви и раскаяния, игрищах эго с разумом и душой. Понравился бы он Федору Михайловичу? Мне кажется, да. Писатель, переживший пытку смертным приговором, наверняка оценил бы эксперимент по сжатию большой человеческой трагедии в час с небольшим сценического времени. Достоевский знал, сколько стоит минута жизни и как много за нее можно наворотить — плохого и хорошего.
Вот провода, а вот кеды.
Быть может, время вновь пойдет по кругу.
Другое время, другой замысел,
Но мы воскреснем друг для друга.
